Нет-нет, да и вспомню, как много времени и сил душевных потратил я в этой жизни, сокрушаясь по поводу того, что не тогда, не в своё время уродился на свет Божий. Хотя, если быть строгим, я тогда и не считал его Божиим. Просто свет. Просто мир. Моя страна и моя жизнь, которая всё не задаётся именно по той очевидной причине, что произошел некий досадный сбой в небесной механике, в результате чего автор этих строк родился на сто, а то и на двести лет позже предназначенного ему срока.

А случись (ну в мыслях-то собственных ведь можно об этом помечтать) ему родиться двумя, тремя столетиями раньше - ну что для вечности какие-то триста лет?! - как многое в судьбе его могло бы повернуться иначе. Не было бы всей этой опостылевшей скуки и вранья, когда думают одно, говорят второе, а делают третье. Или вообще ничего не делают, плюют на всё с высоченной башни, но живут тем не менее припеваючи, в веселье и достатке.

Но главное - вранья. Любого на выбор: газетно-журнального, школьно-бытового, комсомольско-партийного, литературно-художественного… всего и не перечесть. Какая разница, когда всё погано. А в ту эпоху, в которой мне надлежало родиться, да не случилось, - там-то ведь иное дело. Какое благородство в мужчинах, едва задета честь - и пожалуйте к барьеру. А сейчас - стыдоба, да и только. Разве ж это мужчины: чуть что не так, они бегом в милицию, а оттуда в народные суды и строчат, строчат наперегонки заявления. Ещё бы: кто раньше - тот истец, иначе ответчик. Фу!

Правда, если быть честным до конца, то покорный ваш слуга… радовался ведь, чего греха таить, когда лишняя денежка перепадала. Неважно, что их было немного и случалось таковое нечасто. Хотелось-то чаще! Когда вот так же привирал помаленьку, говорил нужные слова, улыбался нужным людям. Да и что, мнилось тогда, рассыплюсь я, что ли, от одного-двух разов? Вроде все так живут… Справедливости ради нельзя умолчать и о том, что надолго меня, как правило, не хватало. И всякий раз всё заканчивалось прискорбно похоже: срывался и называл (а чаще обзывал) всё и вся своими именами. Эдакий господин Чацкий наших дней… А в результате и эти воздвигаемые такими усилиями шаткие сооружения летели вслед за предыдущими в тартарары. Причём, что характерно, всякий раз на самом пороге такого вожделенного, такого долгожданного благополучия, когда можно было бы в конце-то концов и наплевать на «несвоевременное» своё рождение. И стать таким, как многие. Благополучие только и могло бы утешить горделивую натуру, стать неким бонусом, как принято выражаться ныне, за многолетние душевные терзания. Оно и понятно, если уж быть как все, если уж жертвовать своей драгоценной неповторимостью - так уж в придачу с достатком. А уж художественного вкуса, чтобы обставить наконец-то будущую просторную квартиру или будущую же дачу на берегу тёплого моря, сыщется у меня наверняка поболее, чем у этих недалёких, часто неинтересных в элементарном общении людей, мстительно думалось тогда. Мог ведь поиметь всё то, чем с такой завидной лёгкостью владели они, не прилагая при этом, как мне виделось тогда, особенного для этого старания. Все эти люди в отличие от меня, похоже, были очень довольны местом и временем своего рождения, а потому так заботливо обихаживали пространство вокруг себя, обстоятельно готовясь к продолжительной (а может, вечной?) комфортной жизни. И, повторяю, стоило мне несколько раз попытаться выстроить свою судьбу подобным образом, а такие возможности были предоставлены мне несколько раз, и очень серьёзно, как в самый ответственный момент случалось непредвиденное, именно когда всё, считай, за углом…

Уже потом, много лет спустя, осознал - и тоне сразу, а через многие скорби, - что это Господь хранил меня, тогда ещё очень слабого, от многих соблазнов этого мира. Именно хранил, для чего-то важного для меня самого сохранял, сберегал от всей той жизни, в бесконечных удовольствиях которой я наверняка бы захлебнулся, и несчастная моя душа погибла. Чуть не по рукам шлёпал, как это часто делаем мы с нашими любимыми чадами; я же не понимал этого, а всё роптал, роптал. И продолжал горевать по поводу того, что «не тогда» родился. Как и не ведал в ту пору о той великой и страшной подати, о той неимоверной цене, которую платили эти «счастливчики», в числе которых я так жаждал порой оказаться, измучившись безденежьем и тоской. Слава Богу (да-да, именно Ему слава!), что всерьёз этим я так и не заболел. И именно по этой причине много лет спустя не мнится мне в этом никакой личной заслуги, куда там! А всё того же Врача, что так и не позволил мне стать чахлым хроником. Температурил, конечно, случалось, а то как же?! Зато вот хожу, дышу… ну, было, было такое, спотыкался, и не раз, падал больно, да, слава Богу, хожу сам, без палочки, хоть и прихрамываю слегка, если, конечно, приглядеться.

Так и проплакал бы, наверное, свой чёрствый век, если б не мысль, встреченная как-то у Святых Отцов. Оказывается, каждый из нас рождается на свет Божий именно в то время, которое более всего подходит для его личного спасения. Отчетливо помню, как она поразила меня. Стало понятно многое непонятное доселе, как и фраза, сказанная жене незадолго до собственного моего крещения, случившегося аж в сорок два года, что если не покрещусь наконец, то умру. А ведь и вправду помер бы. Незаметно для многих и, возможно, самого себя. Привычно вымеривал бы улицы Москвы или иных городов, сея вокруг тоску и злобу, похоть и смрад.

Только не подумайте, я и сейчас, увы, совсем не хорош. А и всё ж не таков, как прежде. Ну разве сравнить мои сегодняшние мысли, тревоги, мечты, сами слова мои с теми, прежними. Всё, как мне кажется, иное. Конечно, всякое бывает. Случается, что и унываю, не без этого. Много, ой как досадно много живёт во мне из того прошлого. Но если б вы только знали, какие иной раз у меня случаются радости! Раньше я о них и не подозревал. Спросите, какие именно? Боюсь, не объяснить этого словами. И знаете почему? Пусть их ещё очень мало, и пусть они нечасты, зато все они - какие ни есть, вся моя заветная горстка - сплошь небесного свойства. А вы попробуйте дотянуться до неба, дотроньтесь хотя б один единственный разок. То-то же!

Фазиль (в Святом Крещении Василий) Ирзабеков

Источник изображения - fotosbornik.ru

Четыре соглашения

Тольтекская книга мудрости:

практическое руководство по достижению личной свободы

Оригинальное название

«THE FOUR AGREEMENTS»

Original English language publication 1997 by Amber-Allen Publishing, Inc., San Rafael, CA 94903 U.S.A. Печатается с разрешения издательства Amber-Allen Publishing, Inc. и литературного агентства Nova Littera SIA.

Серия «Дзен-книга для души»

© 1997 by Miguel Angel Ruiz, M.D. and Janet Mills

© Ахтырская В., перевод

© ООО «Издательство АСТ»

Я бы хотел выразить смиренную благодарность моей матери Сарите, научившей меня любить без всяких условий, моему отцу Хосе-Луису, научившему меня владеть собой, моему деду Леонардо Масиасу, даровавшему мне ключ к тайнам тольтеков, и моим сыновьям Мигелю, Хосе-Луису и Леонардо.

Я хотел бы высказать самую глубокую признательность Гайе Дженкинс и Трею Дженкинсу, с неизменной преданностью поддерживавшим меня в моих начинаниях.

Я хотел бы выразить глубокую благодарность Дженет Миллс – издателю, редактору, верящей в мои силы. Я также никогда не устану благодарить Рея Чемберса, освещавшего мне путь.

Я хотел бы сказать, как глубоко я почитаю восхитительный ум – мою дорогую подругу Джини Джентри, поддержка которой согревала мне душу.

Я хотел бы воздать должное многим и многим, не пожалевшим ни времени, ни сил, ни средств, чтобы содействовать распространению и укреплению моих взглядов. Далеко не исчерпывающий список включает Гая Бакли, Теда и Пегги Рейс, Кристинею Джонсон, «Рыжую» Джуди Фрюбауер, Вики Молинар, Дэвида и Линду Диббл, Бернадетт Виджил, Синтию Вуттон, Алана Кларка, Риту Риверу, Кэтрин Чейс, Стефани Бюро, Тодда Каприэляна, Гленну Квигли, Аллана и Ренди Хардман, Синди Пескоу, Терри и Чака Каугиллов, Роберто и Диану Паэс, Сири Джан Сингх Кальса, Хэзер Эш, Лари Эндрюса, Джуди Сильвер, Кэролин Хипп, Ким Хофер, Мерседе Керадманд, Диану и Скай Фергюсон, Кери Кропидловски, Стива Хазенбурга, Дару Салур, Хоакина Гальвана, Вуди Бобба, Рейчел Герреро, Марка Гершона, Колетт Мичаан, Брандта Моргана, Кэтрин Килгор (Китти Кор), Майкла Гиларди, Лору Хейни, Марка Клоптина, Венди Бобб, Эдда Фокса, Яри Джеда, Мэри Кэрролл Нельсон, Амари Магделану, Джейн-Энн Дау, Расса Винебла, Гая и Майю Кальса, Матаджи Роситу, Фреда и Мэрион Ватинелли, Диану Лорент, В. Дж. Полича, Гейл Дон Прайс, Барбару Саймон, Патти Торрес, Кей Томпсон, Рамина Яздани, Линду Лайтфут, Терри Гортона, Дороти Ли, Дж. Дж. Фрэнка, Дженнифер и Джинн Дженкинс, Джорджа Гортона, Титу Уимс, Шелли Вулф, Джиджи Бойс, Моргана Драсмина, Эдди фон Зонна, Сидни де Джонга, Пег Хэкетт Кансьенн, Джермейн Ботиста, Пилар Мендосу, Дебби Ранд Колдуэлл, Би Ла Скалла, Эдуардо Рабасу и Ковбоя.

Тольтеки

Тысячи лет тому назад тольтеки были известны в южных областях Мексики как «мудрые мужи и мудрые жены». Антропологи считают тольтеков народом или расой, но в действительности они были сообществом ученых и художников, ставивших себе целью исследование и сохранение духовного знания и древних эзотерических практик. Тольтекские учителя, именовавшиеся «нагуаль», и жаждавшие духовного просветления ученики собирались в Теотиуакане, городе пирамид неподалеку от Мехико, название которого переводится как «место, где Человек Становится Богом».

АНТРОПОЛОГИ СЧИТАЮТ ТОЛЬТЕКОВ НАРОДОМ ИЛИ РАСОЙ , НО В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ОНИ БЫЛИ СООБЩЕСТВОМ УЧЕНЫХ И ХУДОЖНИКОВ , СТАВИВШИХ СЕБЕ ЦЕЛЬЮ ИССЛЕДОВАНИЕ И СОХРАНЕНИЕ ДУХОВНОГО ЗНАНИЯ И ДРЕВНИХ ЭЗОТЕРИЧЕСКИХ ПРАКТИК

На протяжении тысячелетий нагуаль были вынуждены скрывать древнюю мудрость и таиться от любопытных глаз. Завоевание Мексики европейцами, а также вопиющее злоупотребление личной властью некоторыми учениками заставили их оберегать тайные знания от тех, кто еще не научился использовать их во благо или мог сознательно употребить их во зло человечеству ради собственного обогащения.

УЧЕНИЕ ТОЛЬТЕКОВ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СТАВИТ ВО ГЛАВУ УГЛА ДУХ , ОДНАКО ТОЧНЕЕ ВСЕГО ЕГО МОЖНО ОПИСАТЬ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ , ОТЛИЧИТЕЛЬНАЯ ЧЕРТА КОТОРОГО – ВОЗМОЖНОСТЬ С ЛЕГКОСТЬЮ ПРИОБЩИТЬСЯ К СЧАСТЬЮ И ЛЮБВИ

К счастью, эзотерические знания тольтеков хранились во многих кланах нагуаль и передавались из поколения в поколение. Хотя веками эти сокровенные знания таились под покровом безмолвия, древние пророчества говорили о грядущей эпохе, когда придет пора возвратить мудрость людям. Ныне Дон Мигель Руис, нагуаль из клана Благородного Орла, следуя велению свыше, откроет нам могущественное учение тольтеков.

Мудрость тольтеков рождена той же принципиально нерушимой истиной, что и другие священные эзотерические традиции мира. Хотя ее нельзя причислить к религиям, она почитает духовных наставников, открывших человечеству то или иное религиозное учение. Учение тольтеков действительно ставит во главу угла дух, однако точнее всего его можно описать как образ жизни, отличительная черта которого – возможность с легкостью приобщиться к счастью и любви.

Введение

Затуманившееся зеркало

Три тысячи лет тому назад жил неподалеку от города, со всех сторон окруженного горами, человек, похожий на вас и на меня. Человек этот изучал науку врачевания и овладевал знаниями своих предков, однако занятия целительством не вполне его удовлетворяли. В душе он чувствовал, что эти знания должны таить в себе нечто большее.

Однажды, заснув в пещере, человек увидел во сне себя, погруженного в сон. Он вышел из пещеры. Это происходило в новолуние, небо было ясное, и он отчетливо увидел в вышине мириады звезд. И тут в его душе произошло что-то, навсегда изменившее его жизнь. Он глядел на свои ладони, ощущал собственное тело и внимал собственному голосу: «Я сотворен из света. Я соткан из звезд».

Человек снова взглянул на звезды и осознал, что это не звезды порождают свет, а свет порождает звезды. «Все сотворено из света, – произнес он, – в межзвездном пространстве не царит пустота». И постиг, что все сущее – одно живое существо и что свет – посланник жизни, ибо он тоже живой и несет все знание о мире.

Потом человек осознал, что, хотя он и соткан из звезд, однако не тождествен звездам. «Я – межзвездное пространство», – подумал он. И потому он нарек звезды «тональ», а межзвездный свет – «нагуаль» и постиг, что гармонию и пространство меж ними создает Жизнь, или Намерение. Без жизни ни «тональ», ни «нагуаль» не могли существовать. Жизнь – это сила абсолютного, верховного начала, Творец, порождающий все сущее.

И вот что ему открылось: все сущее – проявление одного живого существа, которое мы именуем Богом. Все Сущее есть Бог. И он пришел к заключению, что человеческое восприятие – это всего лишь свет, воспринимающий свет. А еще он понял, что материя – это зеркало, что зеркало – все, что отражает свет и порождает образы этого света, и что мир иллюзии, Сон , – точь-в-точь туман, который не дает нам увидеть себя такими, какие мы есть. «Истинные мы – ничем не замутненная любовь, ничем не затемненный свет», – произнес он.

Невероятные факты

Как часто вы встречаете людей, которым больше 30-ти или 40 лет, но кажется, что они застряли в детстве? Может быть, вы тоже к ним относитесь?

Не беспокойтесь, нам всем свойственно оставаться в состоянии детства, пока мы не научимся себя любить.

Каждый из нас рождается с уникальным набором качеств и со своими индивидуальными потребностями. Но существуют основные нужды, свойственные каждому возрасту. Если они не удовлетворяются, эмоциональное развитие человека затормаживается.

В раннем возрасте мы особенно уязвимы , и эмоциональные травмы, которые мы переживаем в этот период, остаются в нашем теле и замораживаются во времени.

Чтобы узнать, на каком возрастном этапе мы застряли, нужно понять основные потребности ребенка в каждом возрасте.

Этапы детства

От 0 до 1 года – младенчество

В первый год жизни ребенок полностью зависит от матери. Он нуждается в материнской любви и внимании, так как именно она удовлетворяет его основные потребности.

Если мать игнорирует потребности ребенка, не откликается на его плач или холодна к малышу, ребенок становится боязливым и тревожится о своем благополучии. Он становится недоверчивым, так как его подвел первый человек, в которого он верил.

От 2 до 4 лет – раннее детство

На следующем этапе у ребенка начинают вырабатываться способности к самоконтролю, и он делает первые шаги в изучении мира. У него развиваются моторные навыки, он учится ходить и говорить.

Если в это время родители не уделяют ребенку достаточно внимания или требуют от него то, что находится за пределами его возможностей, такой ребенок может в будущем чувствовать себя неудачником, неспособным оправдать ожидания окружающих.

В то же время, если родители чрезмерно опекают малыша, это может мешать ребенку осваивать жизненные уроки. Такой человек, даже будучи взрослым, будет всегда искать одобрения остальных людей, и постоянно нуждаться во внимании.

От 4 до 6 лет – дошкольный возраст

В течение следующих лет ребенок продолжает физически и психически развиваться. Он любознателен и задает множество вопросов. В это время дети нуждаются в ответах на вопросы и в поддержке их интересов, увлечений и начинаний.

Если родители не поддерживают любопытство и творческие порывы ребенка, или наказывают за беспорядок, у него может развиться комплекс вины.

Став взрослым, такие большие "дети" не могут сосредоточиться на своих целях, им не хватает мотивации для их достижения. Чувство вины может привести к пассивности, фригидности или даже склонности к психопатии.

От 7 до 17 лет – школьные годы

Когда ребенок начинает ходить в школу, у него начинается новый этап. Он оказывается в новой среде, где осваивает новые навыки, и где формируются его ценности.

Если родители начинают сомневаться в способностях ребенка, его месте среди сверстников, не поддерживают его, у него развивается комплекс неполноценности.

Этот комплекс мешает ему во взрослой жизни эффективно работать и лишает его уверенности в себе. Такой человек может всю жизнь быть рабочей лошадкой, не позволяя себе метить выше.

Возраст внутреннего ребенка

Как же выйти из этой ситуации?

Если вы чувствуете, что застряли в своем эмоциональном развитии из-за опыта, пережитого в детстве, вам нужно помочь своему внутреннему ребенку вырасти.

Представьте себя ребенком. В каком возрасте вы себя представляете? Как вы выглядите? О чем думаете? Кто находится рядом с вами? Какие проблемы у вас возникают с этими людьми?

Поговорите со своим внутренним ребенком.

Возьмите бумагу и два карандаша разного цвета . Держите карандаш одного цвета в правой руке (если вы правша), а другой - в левой. Напишите правой рукой от лица себя взрослого, и левой – от лица ребенка.

В вашем разговоре участвуют только двое: вы и ваш внутренний ребенок.

Спросите у ребенка, что ему не хватает в жизни? Дайте ему ответ на то, что он ищет. Зовите его по имени и задавайте личные вопросы. Отвечайте ему с любовью и добротой.

Вам нужно будет проявить терпение. Могут потребоваться недели, и даже месяцы, чтобы вы смогли установить связь со своим внутренним "Я". Вам нужно понять, что ребенок страдал очень долго, и вам нужно сопереживать его эмоциям и потребностям.

Со временем ваш внутренний ребенок повзрослеет, вы станете сильнее и сможете лучше противостоять любым невзгодам.

Станьте тем родителем, в котором вы всегда нуждались!

Аудиозаписи для подготовки к написанию сжатого изложения ОГЭ по русскому языку (по материалам сборника ОГЭ под ред. И.П. Цыбулько 2020 г.)

Художественный промысел... В самом сочетании слов таится противоречие: промысел подразумевает массовость, серийность, то есть одинаковость, а художество - это всегда образ, никогда не повторяющийся и непохожий на какой-либо другой.

Образ, индивидуальность изделия умирают в многочисленности одинаковых предметов, но ведь это не значит, что предметы при их множественности нельзя создавать разными. По-видимому, промысел можно называть художественным, если произведение отличается индивидуальностью, самобытностью, если оно несёт миру красоту, добро, воспитывает лучшие чувства у человека. Так, для художественного промысла характерны традиционная технология изготовления произведения, традиционные образы, но при этом обязательна художественная индивидуальность мастера.

При машинном производстве художественная индивидуальность исчезает, растворяясь в массовости и ширпотребе. Экономисты пытаются планировать красоту и эстетику, самоуверенно внедряют в творческий процесс законы массового производства. А ремесленник, равнодушный к творчеству, усвоивший традиционные приёмы и образы, но стремящийся к количеству, толкает художественный промысел к вырождению и гибели. На фоне всего этого кажется почти чудом существование в современном мире художественных промыслов, их противостояние серийной безликости.

(По В. И. Белову) 151 слово

Изложение "Есть на русской земле удивительные города..."

Есть на русской земле удивительные города: чуть отойдёшь от главной улицы и увидишь луг в редких вербах, невдалеке лес и поле, отсвечивающее хлебами. Воздух чистый, дали неоглядные, тишина успокоительная. По городу идёшь, и вдруг остановит тебя старинный дом с затейливой кладкой стены или узорной резьбой по дереву, расписным крыльцом. Такое увидишь обычно в малом городке, в глубинке России.

Есть, на мой взгляд, в этих городках такое, что создаёт уют жизни. Это прежде всего близость природы. Маленький город от неё ничем не отгорожен. И жёлто- зелёные поля, и водная гладь реки или озера, и лесные тропинки - все прелести природы начинаются за окраиной городка.

Здесь нет неоновых реклам, не снуют машины, не слышен скрежет трамвайных колёс. Такой город живёт без спешки и шума. Не встретишь тут торопливых пешеходов, вечно куда-то бегущих, отвечающих на вопросы нехотя, на ходу. Напротив, приезжему тут ответят обстоятельно. Да ещё спросят: «Откуда, по каким делам приехал?» Люди здесь приветливые, добросердечные, услужливые. Они нежно привязаны к своему родному месту.

(По М. И. Ростовцеву) 159 слов

Изложение "Репортаж - это сообщение с места событий"

Репортаж - это сообщение с места событий. Поэтому задача любого репортёра заключается прежде всего в том, чтобы дать возможность людям увидеть описываемое событие глазами очевидца, то есть создать «эффект присутствия». А это становится в наибольшей мере возможным только в том случае, если журналист будет рассказывать о ситуациях, событиях. Это позволяет читателю как бы самому побывать там, где находится репортёр.

Для репортёра важно не только наглядно описать какое-то событие, но и изобразить его так, чтобы вызвать сопереживание читателя. Это возможно осуществить разными путями. Например, изложением динамики события. В том случае, если отображаемое событие быстро развивается, автору остаётся только показать этот процесс. Однако бывают события, развитие которых протекает вяло, неопределённо. В этом случае автора может выручить изложение динамики авторских переживаний, вызванных его знакомством с событием.

Таким образом, своеобразие публикаций, относящихся к жанру репортажа, возникает прежде всего в результате «развёрнутого» применения метода наблюдения. Поэтому репортаж роднится с некоторыми другими жанрами использования метода наглядного изображения действительности, например с очерком.

(По А. А. Тертычному) 154 слова

Изложение "Крымский полуостров - природная жемчужина России"

Крымский полуостров - природная жемчужина России. Он относится к уникальным местам нашей планеты, которые представляют интерес с любой стороны: экономической, научной, исторической, культурной. Таврика - таким было первое название полуострова, закрепившееся за ним с античных времён и, очевидно, полученное от имени древнейших племён тавров, населявших южную часть Крыма. Современное название «Крым» стало широко использоваться только после XIII века.

В Крыму тёплое, ласковое море, степи, горы, холмы, зелёные массивы. Здесь короткая тёплая зима и продолжительное солнечное лето. Богатый растительный и животный мир Крыма позволяли племенам и народам, с древности оседавшим на его землях, заниматься охотой, пчеловодством и рыболовством, скотоводством и земледелием. Наличие на полуострове большого количества месторождений железной руды помогало развиваться многим ремёслам, металлургии, горному делу.

В силу своего географического положения и уникальных природных условий с античных времён Крым являлся перекрёстком многих морских дорог, соединявших различные государства, племена и народы. Наиболее известная из них - Великий шёлковый путь, который проходил через Крымский полуостров и связывал Римскую и Китайскую империи. Позднее он сыграл значительную роль в политической и экономической жизни народов, населявших Европу, Азию и Китай.

(По А. Р. Андрееву) 167 слов

Изложение "Толковый словарь Владимира Даля..."

Толковый словарь Владимира Даля - явление исключительное и, пожалуй, неповторимое. Даль составил свой словарь, в который вошло более двухсот тысяч слов, один, без помощников. Пятьдесят три года жизни были отданы напряжённому, поистине героическому труду. И ведь он не был филологом-профессионалом. Этим человеком владела безраздельная и благородная любовь к русской народной жизни, к живому родному слову.

В 1819 году молодой мичман проездом к месту службы услышал незнакомое слово. Ему объяснили, что так говорят в народе. Даль заинтересовался народной речью. С тех пор в течение всей своей жизни он записывал народные слова и выражения. Владимир Даль был страстным собирателем русских слов и великим знатоком народной крестьянской жизни. Его до глубины души огорчал отрыв книжного письменного языка русской интеллигенции от народной основы. Он, как и Пушкин, звал современников обратиться к кладезю народной мудрости, к вечному и неистощимому роднику живой русской речи.

Словарь Даля - это поистине энциклопедия русской народной жизни середины XIX века: во-первых, он содержит ценнейшие этнографические сведения, во-вторых, читая этот словарь, узнаёшь язык, быт и нравы наших предков. Этот словарь стал связующим мостом между прошлым русского языка и его настоящим.

(По К. С. Горбачевичу) 177 слов

Изложение "У знаменитого оперного певца Фёдора Шаляпина..."

У знаменитого оперного певца Фёдора Шаляпина был большой кожаный портфель, оклеенный множеством пёстрых ярлыков отелей, стран и городов, в которых гастролировал артист. Все годы, прожитые за границей, Шаляпин возил портфель с собой, никому его не доверял и почти никогда не выпускал из рук.

В портфеле вместе с самыми необходимыми вещами лежал небольшой ящичек. Не только люди, работавшие с Шаляпиным, даже родные не имели ни малейшего представления о его содержимом. Они лишь недоумевали, наблюдая, как Шаляпин, приезжая в новый город и входя в приготовленный ему номер, прежде всего бережно вынимал из портфеля ящик и ставил его под кровать. Зная крутой нрав Шаляпина, никто не осмеливался расспрашивать его о ящике. Когда однажды не в меру услужливый администратор попытался перенести ящик в угол комнаты, Шаляпин рассвирепел и, не говоря ни слова, тут же водворил его на прежнее место. Это было таинственно и непостижимо.

После смерти артиста его вдова вскрыла ящик, а он был наглухо, почти герметично заколочен. И тайное стало явным. В нём оказалась горсть земли, взятой Шаляпиным перед отъездом за границу с могилы своей матери. Горсть русской земли.

Тридцать пять лет прошло с того дня, когда в журнале «Юность» была напечатана повесть Бориса Васильева «А зори здесь тихие…». Она изумила прежде всего нас, работавших тогда в редакции, своей пронзительной человеческой правдой о войне, о юных девчонках, которые погибли в болотистых лесах Карелии весной 1942 года, погибли без высоких слов, даже не поняв, что они приняли смерть героически, с молчаливым достоинством. Ни у одной из этих пяти девчонок даже не мелькнула мысль о том, нужно ли было жертвовать своей жизнью в этой лесной глухомани, в неравной схватке с опытными, здоровенными немецкими диверсантами, которых оказалось втрое больше, чем этих девочек, одетых в гимнастерки, юбки и грубые армейские сапоги. Ведь никто никогда не узнает, как они умирали в этой совершенно случайной военной схватке, белыми майскими ночами, когда солнце, едва-едва зайдя за горизонт, снова появлялось над лесами и сумасшедший писк миллионов комаров продолжал одолевать людей…

Говорят, на миру и смерть красна, когда на глазах твоих товарищей или просто незнакомых людей ты должна (или должен) принять то неизвестное и ужасное, что тебе суждено. Порой язык не поворачивается назвать такое поведение подвигом.

Что уж там было героического в тяжком – шаг за шагом – продвижении Лизы Бричкиной через болотные топи, полные ледяной воды?.. Случайно, совсем рядом, неожиданно вспучился болотный пузырь и громко лопнул, а девочка в испуге сделала один неверный шаг в сторону – и вязкая холодная жижа затянула ее в глубину. А Лиза, выросшая с отцом-лесником, вдали от городов, от радио, шумных веселых вечеринок, шутливых мальчишек, так мечтала о простой человеческой ласке, о сильных мужских руках… Борис Васильев не захотел описать, как билось в страхе и ужасе сердце Лизы, когда ее затягивало в бездонные топи – под птичий щебет, под лучами равнодушного северного солнца. Борис Васильев скуп на слова; в самые трагические последние минуты он пишет стиснув зубы, а мы читаем, чувствуя комок в горле…

И вот так умирать – в безвестности, наедине с целым миром, который никогда о тебе не узнает, – наверно, не легче, чем на глазах товарищей подняться из окопа навстречу пулемету… Фронтовики вспоминают, что самая страшная смерть – нелепая (в старину слово «лепота» означало «красота»). И кто осудит выросшую в детдоме Галю Четвертак, когда она, не выдержав испытания страхом, с криком ужаса выбежала из укрытия под немецкие автоматные очереди…

В начале 70-х годов недавно прошедшего ХХ века так, как Борис Васильев, писали немногие. Уже были созданы сотни книг о грандиозных военных битвах – под Сталинградом, на Курской дуге, о взятии Праги и Берлина; рассказывали о биографиях прославленных полководцев, о жизни известных героев, закрывших своей грудью амбразуру вражеского дзота… Заканчивалась первая четверть века после войны.

И тогда на всю страну прозвучал негромкий голос Бориса Васильева, заговоривший о безвестных девочках, погибших в карельских болотах. Можно вспомнить в связи с этой повестью Васильева еще рассказ В. Богомолова «Иван» (по нему Андрей Тарковский поставил великолепный фильм «Иваново детство»), повесть Бориса Балтера «До свидания, мальчики», повести Василя Быкова «Сотников» и «Дожить до рассвета».

Война предстала в тех произведениях в реальных человеческих трагедиях, в трудных судьбах совсем не знаменитых ее героев.

То было, конечно, в значительной мере новое слово о войне. И до сих пор не последнее слово. Хотя и появились в недавние годы великолепные романы Виктора Астафьева «Прокляты и убиты», Георгия Владимова «Генерал и его армия» и другие хорошие книги. И все-таки большая правда о войне еще впереди. Григорий Бакланов, автор талантливой повести «Навеки – девятнадцатилетние», недавно в газетном интервью справедливо заметил, что более или менее исчерпывающая правда о войне еще не сказана: не опубликованы тысячи архивных, засекреченных документов, многочисленные мемуары участников войны.

Но литература, несмотря ни на что, продолжает свое святое дело: она идет в новые глубины времени, истории, человеческой души. Литература продолжает исследовать духовные взлеты и бездны падения людей. И наверно, самое главное в этом процессе – поворот литературы к человеческому измерению времени и истории. Писатели учатся считать миллионы людей с точностью до одного человека. Именно так завещал относиться к людям Федор Достоевский: считать миллионы людей – живых и мертвых – с точностью до единицы.

Борис Васильев – один из той небольшой плеяды писателей, которые сделали для себя главным именно такой творческий принцип. Несмотря на то что наше общество пока только на словах, декларативно, признает эти гуманистические ценности. Постепенно – к сожалению, позже других стран – Россия приходит к пониманию того, что жизнь каждого человека – это единственная в своем роде жизнь. И гибель каждого меняет духовное состояние человечества. Давно уже сказано, что под каждым могильным камнем похоронен целый мир. Ведь и сегодня, спустя почти шестьдесят лет после победы 1945 года, мы не потрудились – или духу не хватило – назвать тех, кто погиб, по именам, даже толком похоронить их не смогли. Их было миллионы. До сих пор они даже не сосчитаны, те мальчики и девочки; и это тоже наша беда и наша вина.

В «Зорях» у старшины Васкова однажды мелькнула мысль: а нужно ли было жертвовать пятью этими девчонками ради того, чтобы немцы не прошли к Кировской железной дороге и не взорвали ее? Смертельно раненная Рита Осянина пытается его успокоить: «Все же понятно, война…» И тут Федот Васков, который поначалу показался девчатам «пеньком замшелым», полуграмотным солдафоном, вдруг не выдержал: «Пока война – понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему вам умирать приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял? Что ответить, когда спросят: что ж это вы, мужики, мам наших от пуль защитить не могли?.. Дорогу Кировскую берегли да Беломорский канал имени товарища Сталина?..»

Мощный нравственный заряд заложен в повести Васильева. Предавая земле тело Сони Гурвич, старшина Васков думает о том, сколь важен один, единичный человек для этого многоликого мира: «А главное, что могла нарожать Соня ребятишек, а те бы внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки. Маленькой ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанной ножом…»

Борис Васильев избегает ложной патетики, малейшей выспренности, потому что знает цену истинно достоверных слов, выразительной художественной детали. Он не хочет изображать своих девчонок этакими твердокаменными, забронзовевшими героинями. Они живые, со всеми их страхами и озорством. Красавица Женя Комелькова, не убоявшаяся под дулами затаившихся немецких автоматчиков разыграть веселое купание в ледяной воде, чтобы сбить с толку врагов, – веселая и бесстрашная. И тут следует типичная для Бориса Васильева выразительная деталь, данная, как говорят кинематографисты, крупным планом: Федот Васков тоже полез в эту смертную купель, чтобы выручить Комелькову. «Женька потянула его за руку, он рядом сел и вдруг увидел, что она улыбается, а глаза, настежь распахнутые, ужасом полны, как слезами. И ужас этот живой и тяжелый, как ртуть».

В романе «В списках не значился» писатель создает потрясающую сцену смерти юной девушки Мирры, испытавшей первую любовь с Николаем Плужниковым в смрадных казематах осажденной Брестской крепости. С детства Мирру называли калекой, хромоножкой (у нее протез одной ноги), она и не мечтала о любви, о мужской нежности, а тут почувствовала себя счастливой, попыталась спасти своего зачатого ребенка и… напоролась на штыки немецких солдат и наших охранников-предателей. Эти страницы в конце четвертой части романа трудно читать. В описании таких сцен очень заманчиво скатиться на душераздирающие интонации, но Борис Васильев по-прежнему строг и скуп на слова. И от этого его проза звучит еще более убедительно.

Васильев не очень-то склонен к бытовым, описательным сценам; наверно, поэтому первая половина романа «В списках не значился» в определенной мере уступает по эмоциональной напряженности финальным главам (впрочем, это естественно в композиционном замысле романа). Борис Васильев предпочитает запредельные ситуации, когда бытовое начало высвечивается бытийным ощущением жизни, когда быт пронизан токами бытия, то есть более высокого смысла движущегося мира.

И тогда в повестях Бориса Васильева начинает возникать дыхание общечеловеческих, поистине вечных вопросов: что такое подлинная человечность и – пожалуй, самый трудный вопрос – как остаться человеком в немыслимых, жестоких обстоятельствах беспощадного, циничного мира. Ведь каждый из нас однажды рождается, подрастает, становится почти взрослым мальчиком или девочкой. Почему же одни проходят по жизни достойно, находя свое призвание, а другие – ломаются, соблазняются дешевыми страстями, корыстными желаниями, глушат свою совесть большими и малыми сделками в табачном дыму или наркотиках? Каждому при рождении дается душа, но как по-разному люди распоряжаются ею… Одни живут с чистой душой, у других душа треплется, продается, закладывается в дьявольских стремлениях, изнашивается. У Лермонтова в гениальном стихотворении «Ангел» показано, как небесный звук божественной песни в душе молодой «остался – без слов, но живой». Почему же так часто встречаешь людей, в душе которых этот божественный звук замирает, глохнет, а нередко и умирает? И в совсем юные годы.

Зовется этот звук совестью. Если написать это слово через черточку (через дефис), то откроется смысл слова: со – весть, то есть тайное, глубоко личное со – вещание каждого человека с самим собой, со своими родителями, друзьями и всем миром. Может быть, никто никогда не узнает об этом тайном вашем разговоре со своей совестью, но он скажется в ваших поступках, в поведении.

Так никто не знал, что старшина Семишный несколько месяцев, до последнего дня своей жизни, прятал у себя на груди полковое знамя и, умирая, передал его Николаю Плужникову. И никто не приказывал старшине Степану Матвеевичу взорвать себя с двумя связками гранат, бросившись в шагающую колонну гитлеровских солдат. Трудно забыть и слепого политрука с перебитыми ногами; он спокойно ожидал немцев, держа в одной руке наган, а в другой – гранату…

Да, пожалуй, можно сказать, что если в повести «А зори здесь тихие…» писатель предлагает задуматься о ценности человеческой жизни, то в романе «В списках не значился» автор ищет ответы на вопросы не менее сложные: как сохранить в себе человека, как сберечь на трудных житейских перекрестках личное достоинство и честь?

Обостренная совесть отличает лучших героев Бориса Васильева; она позволяет писателю непреклонно судить трусов и малодушных, предателей и циников… Высота нравственного суда идет именно от важного, на первый взгляд трудноуловимого качества главного героя романа Николая Плужникова – от его совестливости.

Однажды он сам себе устроил жесткий нравственный суд. На такой суд способны лишь редкие люди. Николай вспомнил, что он отпустил пленного немца, который умолял не расстреливать его, уверяя, что он не фашист, а простой рабочий человек. А на следующий день этот помилованный «рабочий человек» указал гитлеровцам дорогу в подземный каземат, где пряталась тетя Христя, и оккупанты огнеметом превратили старую добрую женщину в пепел.

Николай вспомнил, как незнакомый пограничник прикрыл его от автоматной очереди и сам погиб… Как другой красноармеец, Сальников, практически спас Николая от неминуемого плена и смерти. Плужников вспомнил всех, кто помогал ему, спасал его, бросаясь вперед, не считаясь с опасностью. Выходило, что он действительно виноват перед сожженной тетей Христей, перед погибшими товарищами. «Он остался в живых только потому, что кто-то погибал за него».

В те дни ему стало совсем плохо и он готов был даже покончить с собой в подземном каземате. Несколько суток он лежал оцепеневший, не отвечая тогда еще живой Мирре. «Днем и ночью в подземелье стояла могильная тишина, днем и ночью тускло светили жировые плошки, днем и ночью за желтым чадным светом дежурила темнота, вязкая и непроницаемая, как смерть. И Плужников неотрывно смотрел в нее. Смотрел в ту смерть, в которой был виновен». И он в те дни осознал свой долг перед теми, кто погибал, чтобы он, Николай Плужников, остался жить. В разговоре с Миррой он утверждает, что «человека нельзя победить, если он этого не хочет. Убить можно, а победить нельзя». В таком состоянии он и встречает смерть. И даже гитлеровский генерал и немецкие офицеры, захватив наконец-то Плужникова, ослепшего, полуживого, поседевшего в свои двадцать лет, воздают ему, неизвестному русскому солдату, высшие воинские почести. Николай Плужников так и остался непобежденным.

В финальных сценах романа слово Бориса Васильева обретает трагическое дыхание, причем происходит это естественно, без нагнетания пафоса. Становится очевидно, что сдержанная проза Васильева – и повесть, и роман – перерастает в истинно трагическое повествование, действенность которого на эмоциональное и духовное состояние читателя увеличивается многократно. Не случайно, наверно, лучшие книги мировой литературы написаны в жанре трагедии. От эсхиловского «Царя Эдипа» до гётевского «Фауста», от «Дон Кихота» Сервантеса до шекспировского «Короля Лира», а в русском ХХ веке – от шолоховского «Тихого Дона» до булгаковского «Мастера и Маргариты» и пастернаковского «Доктора Живаго» – все эти произведения принадлежат к многообразным жанрам трагедии.

Еще со времен античных драматургов в жанре трагедии выработаны свои традиции, свой круг тем и конфликтов, основные среди них связаны с мучительным осознанием героя своего долга перед людьми, перед родной землей, перед своей совестью, наконец. И тогда человек поступает по велению долга. И тогда смерть не страшна, и человек уходит из жизни, смертью смерть поправ.

И уже не нужно называть лучшие современные книги о войне – военной прозой. Литература переходит к новым, общечеловеческим критериям оценки и анализа тех незабываемых событий. Николай IIлужников в разговоре с Миррой говорит, что не надо слепо молиться на мертвые камни прошлого. «Надо просто помнить», – говорит Плужников, обращаясь не только к нынешним, но и к будущим поколениям.

А литература и есть память, в том числе память о том, как остаться человеком.

Владимир Воронов