Яков Юровский являлся непосредственным организатором убийства Николая II и его семьи. Никогда Юровский не раскаивался в содеянном, даже гордился. Однако убийство неповинных людей есть убийство, и даже если преступник избегает земного суда, его настигает месть неких высших сил, взявших на себя миссию правосудия. Отвечать придется не только убийце, но и его потомкам, и родственникам. (сайт)

Д ом Ипатьева, в подвале которого был расстрелян последний Российский император Николай Второй вместе с семьей и прислугой.

Дети и внуки

Римма, первый ребенок Юровского, была его любимицей. Как отец, Римма с головой ушла в революцию и успешно продвигалась по партийной линии. В 1935 году она была арестована. Юровский обожал дочь, но "партия не ошибается" - и он пожертвовал дочерью во имя революции.

По воспоминаниям близких Юровский чуть с ума не сошел, когда узнал страшную весть об аресте Риммы, но никогда не предпринимал никаких попыток вытащить ее на свободу или хоть как-то облегчить ее участь. Римма Юровская отбывала срок в Карагандинском лагере, была освобождена в 1946 году, и оставалась на поселении в Южном Казахстане. Только в 1956 году была реабилитирована и смогла вернуться в Ленинград.

Юровский всего этого не застал, арест дочери фактически свел его в могилу: на фоне переживаний у него обострилась язвенная болезнь желудка и в 1938 году он умер.

Следующим в списке жертв можно считать его сына. Контр-адмирал Александр Юровский был арестован в 1952 году. Только смерть Сталина избавила его от страшной участи. Александр Юровский был освобожден в марте 1953 года и отправлен в отставку.

Конечно, сталинский ГУЛАГ - не санаторий, но все же и дочь, и сын Юровского остались живы. У внуков судьбы сложились гораздо печальнее. Внуки падали с крыши сарая, гибли на пожаре, травились грибами и кончали жизнь самоубийством. Девочки умирали в младенчестве. Любимый внук Анатолий, сын Риммы был найден мертвым в автомобиле. Причину смерти установить не удалось.

В результате род Юровского по прямой линии пресекся. Но и побочная ветвь не избежала проклятия.

Любимая племянница

Племянницу, кокетливую Машеньку Яков Юровский просто обожал. В 16 лет Мария влюбилась и сбежала из дома. Спустя год вернулась домой, без мужа, но с ребенком. Любимая племянница Машенька стала для Юровского "непутевой Машкой", он отрекся от нее.

Не она первая, не она последняя, но не у всех брошенных женщин жизнь идет наперекос. У Марии пошла. Впоследствии у Марии было более десятка "мужей", от которых она родила 11 детей. Но выжил только один, первенец Борис, потому что мать отдала его в детдом, где он стал из Юровского Юровских.

Проклятие обошло Бориса, у него родился сын Владимир, который в свою очередь сам стал отцом двоих детей. Сыну и дочери Владимир не рассказывает об их "знаменитом" родственнике, считая того бездушным злодеем. Владимир верит в проклятие и всерьез опасается за будущее своих детей.

Прочие

Решение о расстреле Николая II и его семьи было принято 14 июля Президиумом Уральского Областного Совета. Состав Президиума: Александр Белобородов (председатель), Георгий Сафаров, Филипп Голощекин, Петр Войков, Федор Лукоянов, Яков Юровский. Вот как сложились их судьбы:

Александр Белобородов - арестован в 1936, расстрелян в 1938. Георгий Сафаров - арестован в 1934, расстрелян в 1942. Филипп Голощекин - арестован в 1939, расстрелян в 1941. Петр Войков - в 1927 году в Варшаве был смертельно ранен польским террористом. Федор Лукоянов - не был расстрелян лишь потому, что в 1919 году врачи установили у него нервное заболевание (сказались годы работы в Пермской а потом Уральской ЧК) и поместили в "московский санаторий", где он и умер в 1947 году.

Каждая из описанных судеб не является уникальной. Через Гулаг прошли сотни тысяч людей, многие из которых погибли. Многие пламенные большевики были расстреляны в годы репрессий. Гибли дети в результате несчастных случаев, детская смертность существует и сегодня. Но в комплексе они показывают страшную картину: гибель рода Якова Юровского, организовавшего убийство царской семьи и смерть каждого соучастника преступления.

Ни одно злодейство не остается безнаказанным!

Ранние годы

Яков Юровский родился в городе Томске в большой рабочей еврейской семье, восьмым из десяти детей. Его отец Михаил Ильич был стекольщиком, мать - швеёй. Учился в начальной школе речного района, затем (с 1890 года) ремеслу. В эмиграции в Германии вместе со всей семьёй (жена Мария Яковлевна, трое детей, один из которых, Александр Яковлевич , впоследствии стал контр-адмиралом флота СССР) перешёл в лютеранство.

Революционная деятельность

Яков Михайлович Юровский - уроженец Каинска (Томская губерния), где родился в 1878 году. Как и многие другие вожди пролетариев (Маркс, Свердлов и др.) он был внуком раввина, и приступил к революционной деятельности в 1905 году в Томске. Сам он не говорит, но по некоторым косвенным данным ясно, что сперва он участвовал в боевых организациях Бунда, а потом, по примеру Свердлова, примкнул к большевикам. Сперва Юровский занимался распространением марксистской литературы, а после провала подпольной типографии, когда других революционеров отправили в тюрьмы, он остался руководить томскими рабочими, и в 1912 году его выслали из Томска за «вредную деятельность», почему-то с разрешением выбора места проживания. Так он оказался «сосланным» из заштатного Томска в Екатеринбург, где сразу на какие-то средства завел часовую мастерскую и фотографию, причем, как он это описывает, «находился на виду у жандармов и полиции, куда меня часто таскали», и «жандармерия к нему придиралась», заставляя его делать фотографии подозрительных лиц и заключенных. Тем не менее его мастерская одновременно была явкой большевиков и лабораторией по изготовлению для них паспортов. В 1916 году его призвали на службу фельдшером местого госпиталя (он специально изучил медицину - как и его полный тезка Свердлов: у них считалось, что пролетарский революционер должен знать яды для истребления противников пролетариев). Так Юровский стал активным агитатором в солдатской массе, и после Февральской революции продал свою фотомастерскую, а на вырученные деньги организовал большевицкую типографию «Уральский рабочий» (дело явно сулило бо’льшую выгоду - как и оказалось), стал членом Совета рабочих и солдатских депутатов, видным большевиком и одним из главных руководителей большевицкого переворота на Урале, о чем в январе 1934 года подробно рассказал на совещании участников революционных событий. Как он рассказал, в апреле 1917 года от ЦК «беков» (как их тогда называли) в Екатеринбург приехал Свердлов и стал организовывать делегатов на Всероссийскую конференцию беков (она состоялась 24 апреля, и на ней Ленин объявил план перехода к социалистической революции). Одновременно Свердлов, привлекая подготовленные им здесь кадры, готовил альтернативный переворот на Урале - на случай, если будет неудача в Петербурге, и тогда беки возьмут реванш на Урале. То же делали в Тюмени Арон Сольц, в Челябинске - Самуил Цвиллинг, и так далее. При Уральском Совете для этого был организован Военный отдел во главе с присланным Свердловым Филиппом Голощекиным (он же Шая Исаакович), а Юровский стал его заместителем. Для вооружения рабочих они конфисковывали оружие с шедших на фронт железнодорожных составов. Во время большевицкого переворота в октябре 1917 года они организовали Военно-Революционный комитет, в который так же вошли некоторые анархисты и левые эсеры, а от беков Вайнер, Крестинский, Войков, Браницкий и Юровский. И объявили переход власти к этому ВРК, а вскоре этот ВРК передал власть Уралсовету. В конце ноября на волне эйфории пролетарского переворота были проведены перевыборы в Уралсовет (руководили Юровский и Хохряков), в результате которых большинство этого совета оказались сторонниками беков, и вскоре председателем Совета был «избран» Павел Быков - личный боевик Свердлова, которого он назначил членом Петербургского ВРК. В октябре Быков организовал обстрел Зимнего дворца из Петропавловской крепости и участвовал в его штурме, руководил операциями по подавлению восстания юнкеров, на принявшем власть Втором Съезде Советов он был избран в состав ЦИКа, а потом отправился на Урал с мандатом представителя центральной власти, который дал ему Свердлов - заменить председателя Уралсовета Сосновского, который от этой чести отказался, так как боялся… Установив свою власть, Уралсовет сразу наложил на богачей и заводчиков контрибуцию в 10 миллионов рублей - на содержание их власти, а в ответ на саботаж буржуазии объявил переход управлений заводов под контроль рабочих комитетов. Впервые это было осуществлено на Надеждинском заводе, чем уральские большевики с гордостью похваляются: они же послали депутацию к Ленину, который принял их 5 декабря и одобрил их действия, но стал их ругать за то, что они не арестовывали врагов революции: «негодяев, морящих голодом рабочие семьи, саботажников, закрывающих заводы, надо немедленно арестовывать… а заводы отбирать. И хозяйничать самим» (цитата из статьи Б.Крупаткина «С Лениным в сердце»). 7 декабря в Комиссариате Труда им выдали первый в истории акт о передаче управления заводом коллективу рабочих, и 9 декабря вышел декрет СНК «О конфискации и объявления собственностью Российской республики всего имущества акционерного общества Богословского горного общества». А с самих уральцев взяли подписку с обязательством старательно хранить пролетарскую собственность и поднять производительность труда… Но захват заводов не принес большевикам девидендов (потом, в 1925 году, многие из них были переданы в концессию английской компании «Лена Голдфилдс» и другим буржуазным компаниям), и когда Ленин был вынужден заключить похабный, как он сам сказал, Брестский мир, Уралсовет объявил, что не признает решение центральной власти и объявляет революционную войну Германии. Была объявлена и проведена национализация банков, и для обеспечения боевых действий Уралсовета против германцев, беки приступили к розыску утаиваемых ценностей. Юровский тогда был Членом Коллегии ОблЧК и Председателем Следственной комиссии Революционного Трибунала, он и Хохряков с отрядами красногвардейцев ходили по домам богачей и отбирали ценности на революционную борьбу с Германией: как он описывает, в одном доме нашли 10 пудов (160 килограммов) золота, в другом несколько фунтов, потом у заводчика Агафурова Юровский изъял около 2 пудов золота и множество ювелирных изделий… Все это забиралось как бы для хранения в национальном банке и передавалось Комиссару Государственного банка Войкову. Еще полпуда бриллиантов (8 килограммов) они сняли с тел убитых ими царских дочерей - но их история запутана. Быков в воспоминаниях о Свердлове пишет, что имел связь со Свердловым, и Свердлов при угрозе захвата Романовых колчаковцами «решил вопрос без формального народного суда, предложив расстрелять Романова в Екатеринбурге». Ранее они с Голощекиным организовали перевод Романовых в Екатеринбург, а Юровского поставили комендантом дома, где содержалась царская семья. Юровский пишет, что 16 июля была получена телеграмма на условном языке, содержащая приказ об истреблении Романовых, а Петр Ермаков (тоже боевик Свердлова и начальник охраны дома особого назначения) пишет, что директива из центра о расстреле царя (но не семьи царя) была за подписью Свердлова, а Уралсовет, под влиянием мнения рабочих, постановил расстрелять всех. Голощекин (Военком и Комиссар Юстиции Уральской области) в 6 часов вечера предписал Юровскому привести приказ в исполнение. Юровский утверждает, что лично застрелил Романова из своего маузера, другие участники (Ермаков, Медведев, и некие мадьяры) застрелили остальных, а недобитых закололи штыками. Всего они убили 12 человек, в том числе прислугу и семейного врача Боткина. Уничтожение трупов было поручено Ермакову, но Юровский будто бы ему не доверял, считая неаккуратным, и решил тоже участвовать. Можно предположить, что через личного ювелира царицы Рабиновича (имевшего доступ к ней через Распутина) Юровский, сам ювелир, как-то знал, что царица скупала бриллианты, и хотел их найти. Тела убитых они скинули в заброшенную шахту, а через сутки вернулись и начали жечь их кислотой и огнем, стараясь уничтожить всякую возможность оставления каких-либо мощей. При этом, как пишет Ермаков, обнаружилось, что в одежду царевен были зашиты бриллианты - общим весом примерно полпуда… Хотя в это же время они отправили поезд с ценностями Госбанка в Москву, про найденные на телах царевен бриллианты Юровский пишет, что все это «было похоронено в Алапаевском заводе, в одном из домиков в подполе, в 19 году откопано и привезено в Москву». Однако, в описи ценностей царской семьи описаны только меховые шубы, серебряные столовые приборы, иконы в серебряных окладах, и тому подобные вещи, но бриллианты не фигурируют, и подлинная их судьба не известна… Другие ценности, хранившиеся в Госбанке, они отправили поездом в Москву через Пермь, а вторым поездом с партийными архивами бежал от белогвардейцев Юровский. Участник увоза ценностей Семен Глухих, член коллегии контроля при областном комиссариате финансов (и он тоже был караульщиком Романовых), пишет, что они везли золото, платину и денежные знаки на 100 миллионов рублей, отчеканенные в хромо-литографии большевиками (он называет их дензнаками Уральской области), и все это они сдали в Перми, так как путь в Москву тогда был перекрыт из-за эсеровского восстания в Ярославле. Потом это все было перевезено в Москву. Вывоз уральских ценностей вызвал возмущение и восстание в Екатеринбурге: на Верх-Исетском заводе (тогда пригород Екатеринбурга) начался митинг под лозунгами «долой комиссаров!», «Да здравствует Учредительное собрание!», на котором стали говорить, что большевики грабят рабочих и оставляют их без средств, требовали вернуть ценности, освободить заложников и распустить Красную гвардию, причем адвокат Ардашев (он был двоюродным племянником Ленина), говорил, что лично знает Ленина, и его надо расстрелять, так как он «несет несомненно зло России». Голощекин и Юровский с отрядом красногвардейцев и пулеметами приехали их подавить, а те, по словам подручного Ермакова Александра Медведева, «были не вооружены и ответить не могли». Мятежники были разогнаны и расстреляны, а о судьбе Ардашева Медведев утверждает (ЦДООСО, фонд 221, опись 2, № 816, лист 82), что обманом заманил его в ловушку и сдал в ЧК, и его расстреляли, как и многих других. Занимался этим специально организованный революционный трибунал, в котором Юровский был членом и председателем следственной комиссии. О числе своих жертв Юровский не сообщает, а по словам Медведева они «безжалостно расстреливали всех, кто проявлял антисоветскую активность», и «после этого город притих и население заняло позицию „моя хата с краю“…»

В ночь с 16 на 17 июля 1918 года в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге была расстреляна семья царя Николая II и несколько их приближённых. Расстрел был совершён по постановлению исполкома Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов во главе с большевиками. Непосредственно руководил расстрелом член Совета Яков Юровский. Вот его рассказ о тех событиях, простой и жуткий.

«15-го же я приступил к подготовке, так как надо было это сделать всё быстро. Я решил взять столько же людей, сколько было расстреливаемых, всех их собрал, сказав, в чём дело, что надо всем к этому подготовиться, что как только получим окончательные указания, нужно будет умело всё провести. Нужно ведь сказать, что заниматься расстрелами людей ведь дело вовсе не такое лёгкое, как некоторым это может казаться. Это ведь не на фронте происходит, а, так сказать, в “мирной” обстановке. Тут ведь были не просто кровожадные люди, а люди, выполнявшие тяжёлый долг революции. Вот почему не случайно произошло такое обстоятельство, что в последний момент двое из латышей отказались — не выдержали характера.

16-го утром я отправил под предлогом свидания с приехавшим в Свердловск дядей мальчика-поварёнка Седнева. Это вызвало беспокойство арестованных. Неизменный посредник Боткин, а потом и кто-то из дочерей справлялись, куда и зачем, надолго увели Седнева. Алексей-де за ним скучает. Получив объяснение, они уходили как бы успокоенные. Приготовил 12 наганов, распределил, кто кого будет расстреливать. Тов. Филипп [Голощекин] предупредил меня, что в 12 часов ночи приедет грузовик, приехавшие скажут пароль, их пропустить и им сдать трупы, которые ими будут увезены, чтоб похоронить. Часов в 11 вечера 16-го я собрал снова людей, раздал наганы и объявил, что скоро мы должны приступить к ликвидации арестованных. Павла Медведева предупредил о тщательной проверке караула снаружи и внутри, о том, чтобы он и разводящий всё время наблюдали сами в районе дома и дома, где помещалась наружная охрана, и чтобы держали связь со мной. И что уже только в последний момент, когда всё будет готово к расстрелу, предупредить как часовых всех, так и остальную часть команды, что если из дома будут слышны выстрелы, чтобы не беспокоились и не выходили из помещения и что уж если что особенно будет беспокоить, то дать знать мне через установленную связь.

Только в половине второго явился грузовик, время лишнего ожидания не могло уже не содействовать некоторой тревожности, ожидание вообще, а главное, ночи-то короткие. Только по прибытии или после телефонных звонков, что выехали, я пошёл будить арестованных.

Боткин спал в ближайшей от входа комнате, он вышел, спросил, в чём дело, я ему сказал, что нужно сейчас же разбудить всех, так как в городе тревожно и им оставаться здесь вверху опасно, и что я их переведу в другое место. Сборы заняли много времени, примерно минут 40. Когда семья оделась, я повел их в заранее намеченную комнату, внизу дома. Этот план мы, очевидно, продумали с т. Никулиным (тут надо сказать, что не подумали своевременно о том, что окна шум пропустят, и второе - что стенка, у которой будут поставлены расстреливаемые, - каменная и, наконец, третье - чего нельзя было предусмотреть, это то, что стрельба примет беспорядочный характер. Этого последнего не должно было быть потому, что каждый будет расстреливать одного человека и что всё, следовательно, будет в порядке. Причины последнего, то есть безалаберной стрельбы, выяснились позже. Хотя я их предупредил через Боткина, что им с собой брать ничего не надо, они, однако, набрали какую-то разную мелочь, подушки, сумочки и т. д. и, кажется, маленькую собачку.

Спустившись в комнату (тут при входе в комнату справа очень широкое, чуть не во всю стену окно), я им предложил встать по стенке. Очевидно, они ещё в этот момент ничего себе не представляли, что их ожидает. Александра Фёдоровна сказала: “Здесь даже стульев нет” . Алексея нёс на руках Николай. Он с ним так и стоял в комнате. Тогда я велел принести пару стульев, на одном из которых по правой стороне от входа к окну почти в угол села Александра Фёдоровна. Рядом с ней, по направлению к левой стороне от входа, встали дочери и Демидова. Тут посадили рядом на кресле Алексея, за ним шли доктор Боткин, повар и другие, а Николай остался стоять против Алексея. Одновременно я распорядился, чтобы спустились люди, и велел, чтобы все были готовы и чтобы каждый, когда будет подана команда, был на своём месте. Николай, посадив Алексея, встал так, что собою его загородил. Сидел Алексей в левом от входа углу комнаты, и я тут же, насколько помню, сказал Николаю примерно следующее, что его царственные родственники и близкие как в стране, так и за границей, пытались его освободить, а что Совет рабочих депутатов постановил их расстрелять. Он спросил: “Что?” и повернулся лицом к Алексею, я в это время в него выстрелил и убил наповал. Он так и не успел повернуться лицом к нам, чтобы получить ответ. Тут вместо порядка началась беспорядочная стрельба. Комната, хотя и очень маленькая, все, однако, могли бы войти в комнату и провести расстрел в порядке. Но многие, очевидно, стреляли через порог, так как стенка каменная, то пули стали лететь рикошетом, причем пальба усилилась, когда поднялся крик расстреливаемых. Мне с большим трудом удалось стрельбу приостановить. Пуля кого-то из стрелявших сзади прожужжала мимо моей головы, а одному, не помню не то руку, ладонь, не то палец задела и прострелила. Когда стрельбу приостановили, то оказалось, что дочери, Александра Фёдоровна и, кажется, фрейлина Демидова, а также Алексей были живы. Я подумал, что они попадали от страху или, может быть, намеренно, и потому ещё живы. Тогда приступили достреливать (чтобы было поменьше крови, я заранее предложил стрелять в область сердца). Алексей так и остался сидеть, окаменевши, я его пристрелил. А [в] дочерей стреляли, но ничего не выходило, тогда Ермаков пустил в ход штык, и это не помогло, тогда их пристрелили, стреляя в голову. Причину того, что расстрел дочерей и Александры Фёдоровны был затруднен, я выяснил уже только в лесу.

Покончив с расстрелом, нужно было переносить трупы, а путь сравнительно длинный, как переносить? Тут кто-то догадался о носилках (вовремя не догадались), взяли из саней оглобли и натянули, кажется, простыню. Проверив, все ли мертвы, приступили к переноске. Тут обнаружилось, что будут везде следы крови. Я тут же велел взять имевшееся солдатское сукно, положили кусок в носилки, а затем выстелили сукном грузовик. Принимать трупы я поручил Михаилу Медведеву, это бывший чекист и в настоящее время работник ГПУ. Это он вместе с Ермаковым Петром Захаровичем должен был принять и увезти трупы. Когда унесли первые трупы, то мне, точно не помню кто, сказал, что кто-то присвоил себе какие-то ценности. Тогда я понял, что, очевидно, в вещах, ими принесённых, имелись ценности. Я сейчас же приостановил переноску, собрал людей и потребовал сдать взятые ценности. После некоторого запирательства двое, взявших их ценности, вернули. Пригрозив расстрелом тем, кто будет мародёрствовать, этих двоих отстранил и сопровождать переноску трупов поручил, насколько помню, тов. Никулину, предупредив о наличии у расстрелянных ценностей. Собрав предварительно всё, что оказалось в тех или иных вещах, которые были ими захвачены, а также и сами вещи, отправил в комендатуру. Тов. Филипп [Голощекин], очевидно, щадя меня (так как я здоровьем не отличался), предупредил меня, чтоб не ездил на “похороны”, но меня очень беспокоило, как хорошо будут скрыты трупы. Поэтому я решил поехать сам, и, как оказалось, хорошо сделал, иначе все трупы были бы непременно в руках белых. Легко понять, какую спекуляцию они развели бы вокруг этого дела.

Распорядившись всё замыть и зачистить, мы примерно около 3-х часов, или даже несколько позже, отправились. Я захватил с собой несколько человек из внутренней охраны. Где предполагалось схоронить трупы, я не знал, это дело, как я говорил выше, поручено было, очевидно, Филиппом [Голощекиным ] т. Ермакову (кстати сказать, т. Филипп, как мне в ту же ночь сказал, кажется, Медведев Павел, он его увидел, когда тот бегал в команду, ходил всё время вблизи дома, немало, вероятно, беспокоившись, как тут всё пройдёт), который и повёз нас куда-то в В[ерх ]-Исетский завод. Я в этих местах не бывал и не знал их. Примерно в 2-3 верстах, а может быть, и больше, от Верх-Исетского завода нас встретил целый эскорт верхом и в пролётках людей. Я спросил Ермакова, что это за люди, зачем они здесь, он мне ответил, что это им приготовленные люди. Зачем их было столько, я и до сих пор не знаю, я услышал только отдельные выкрики: “Мы думали, что нам их сюда живыми дадут, а тут, оказывается, мёртвые” . Ещё, кажется, версты через 3–4 мы застряли с грузовиком среди двух деревьев. Тут некоторые из людей Ермакова на остановке стали растягивать кофточки девиц, и снова обнаружилось, что имеются ценности и что их начинают присваивать. Тогда я распорядился приставить людей, чтоб никого к грузовику не подпускать. Застрявший грузовик не двигался с места. Спрашиваю Ермакова: “А что ж, далеко место, им избранное?” Он говорит: “Недалеко, за полотном железной дороги” . А тут, кроме того, что зацепились за деревья, ещё и место болотистое. Куда ни идём, всё топкие места. Думаю, пригнал столько людей, лошадей, хотя бы телеги были, а то пролетки. Однако делать нечего, нужно разгружать, облегчать грузовик, но и это не помогло. Тогда я велел грузить на пролетки, так как ждать дольше время не позволяло, уже светало. Только когда уже рассветало, мы подъехали к знаменитому “урочищу”. В нескольких десятках шагов от намеченной шахты для погребения сидели у костра крестьяне, очевидно, заночевавшие на сенокосе. В пути на расстоянии также встречались одиночки, стало совершенно невозможно продолжать работу на виду у людей. Нужно сказать, что положение становилось тяжелым, и всё может пойти насмарку. Я ещё в это время не знал, что и шахта-то ни к чёрту не годится для нашей цели. А тут ещё эти проклятые ценности. Что их достаточно много, я ещё в этот момент не знал, да и народ для такого дела Ермаковым был набран никак не подходящий, да еще так много. Я решил, что народ надо рассосать. Тут же я узнал, что отъехали мы от города вёрст примерно 15–16, а подъехали к деревне Коптяки в двух-трёх верстах от нее. Нужно было на определённом расстоянии оцепить место, что я и сделал. Выделил людей и поручил им охватить определённый район и, кроме того, послал в деревню, чтобы никто не выезжал с объяснением того, что вблизи чехо-словаки. Что сюда двинуты наши части, что показываться тут опасно, затем, чтобы всех встречных заворачивали в деревню, а упорно непослушных и расстреливать, если ничего не поможет. Другую группу людей я отправил в город как бы за ненадобностью. Проделав это , я велел загружать трупы, снимать платье, чтобы сжечь его, то есть на случай уничтожить вещи все без остатка и тем как бы убрать лишние наводящие доказательства, если трупы почему-либо будут обнаружены. Велел разложить костры, когда стали раздевать, то обнаружилось, что на дочерях и Александре Фёдоровне, на последней я точно не помню, что было, тоже как на дочерях или просто зашитые вещи. На дочерях же были лифы, так хорошо сделаны из сплошных бриллиантовых и др[угих] ценных камней, представлявших из себя не только вместилища для ценностей, но и вместе с тем и защитные панцири. Вот почему ни пули, ни штык не давали результатов при стрельбе и ударах штыка. В этих их предсмертных муках, кстати сказать, кроме их самих, никто не повинен. Ценностей этих оказалось всего около полупуда. Жадность была так велика, что на Александре Фёдоровне, между прочим, был просто огромный кусок круглой золотой проволоки, загнутой в виде браслета, весом около фунта. Ценности все были тут же выпороты, чтобы не таскать с собой окровавленное тряпьё. Те части ценностей, которые белые при раскопках обнаружили, относились, несомненно, к зашитым отдельно вещам и при сжигании остались в золе костров. Несколько бриллиантов мне на следующий день передали товарищи, нашедшие их там. Как они недосмотрели за другими остатками ценностей! Времени у них для этого было достаточно. Вероятнее всего, просто не догадались. Надо, между прочим, думать, что кой-какие ценности возвращаются нам через Торгсин, так как, вероятно, их там подбирали после нашего отъезда крестьяне дер[евни] Коптяки. Ценности собрали, вещи сожгли, а трупы, совершенно голые, побросали в шахту. Вот тут-то и началась новая морока. Вода-то чуть покрыла тела, что тут делать? Надумали взорвать шахты бомбами, чтобы завалить. Но из этого, разумеется, ничего не вышло. Я увидел, что никаких результатов мы не достигли с похоронами, что так оставлять нельзя и что всё надо начинать сначала. А что делать? Куда девать? Часа примерно в два дня я решил поехать в город, так как было ясно, что трупы надо извлекать из шахты и куда-то перевозить в другое место, так как кроме того, что и слепой бы их обнаружил, место было провалено, ведь люди-то видели, что что-то здесь творилось. Заставы оставил охрану на месте, взял ценности и уехал. Поехал в облисполком и доложил по начальству, сколь всё неблагополучно. Т. Сафаров и не помню кто ещё послушали, да и так ничего не сказали. Тогда я разыскал Филиппа [Голощекина], указал ему на необходимость переброски трупов в другое место. Когда он согласился, я предложил, чтобы сейчас же отправить людей вытаскивать трупы. Я займусь поиском нового места. Филипп [Голощекин] вызвал Ермакова, крепко отругал его и отправил извлекать трупы. Одновременно я поручил ему отвезти хлеба, обед, так как там люди почти сутки без сна, голодные, измучены. Там они должны были ждать, когда я приеду. Достать и вытащить трупы оказалось не так просто, и с этим немало помучились. Очевидно, всю ночь возились, так как поздно поехали.

Яков Юровский. Фото: tsushima.su

Я пошёл в горисполком к Сергею Егоровичу Чуцкаеву, тогда предгорисполкома, посоветоваться, быть может, он знает такое место. Он мне посоветовал на Московском тракте очень глубокие заброшенные шахты. Я добыл машину, взял с собой кого-то из облЧК, кажется Полушина и ещё кого-то, – и поехали, не доехав версту или полторы до указанного места, машина испортилась, мы оставили шофёра чинить её, а сами отправились пешком, осмотрели место и нашли, что хорошо, всё дело только в том, чтоб не было лишних глаз. Вблизи здесь жил какой-то народ, мы решили, что приедем, заберём его, отправим в город, а по окончании операции отпустим, на том и порешили. Вернувшись к машине, а она сама нуждается, чтобы её тащить. Решил ждать случайно проезжающей. Через некоторое время кто-то катит на паре, остановил, ребята, оказалось, меня знают, спешат к себе на завод. С большой, конечно, неохотой, но пришлось лошадей отдать.

Пока мы ездили, возник другой план: сжечь трупы, но как это сделать, никто не знает. Полушин, кажется, сказал, что он знает, ну и ладно, так как никто толком не знал, как это выйдет. Я всё же имел в виду шахты Московского тракта, и, следовательно, перевозку, решил добыть телеги, и, кроме того, у меня возник план, в случае какой-либо неудачи, похоронить их группами в разных местах на проезжей дороге. Дорога, ведущая в Коптяки, около урочища, глинистая, так что если здесь без посторонних глаз похоронить, ни один бы чёрт не догадался, зарыть и обозом проехать, получится мешанина и всё. Итак, три плана. Не на чем ехать, нет машины. Направился я в гараж начальника военных перевозок, нет ли каких машин. Оказалась машина, но только начальника. Забыл я его фамилию, который, как потом оказалось, был прохвостом и его в Перми, кажется, расстреляли. Начальником гаража или заместителем начальника военных перевозок, точно не помню, был товарищ Павел Петрович Горбунов, в настоящее время зам. [председателя] Госбанка, сказал ему, что мне срочно нужна машина. Он: “А, знаю для чего” . И дал мне машину начальника. Я поехал к начальнику снабжения Урала Войкову добывать бензин или керосин, а также серной кислоты, это на случай, чтобы изуродовать лица, и, кроме того, лопаты. Всё это я добыл. В качестве товарища комиссара юстиции Уральской области я распорядился взять из тюрьмы десять подвод без кучеров. Погрузили всё и поехали. Туда же направили грузовик. Сам же я остался ждать где-то запропавшего Полушина, “спеца” по сжиганию. Я его ждал у Войкова. Но прождав до 11 часов вечера, так его и не дождался. Потом мне сообщили, что он поехал ко мне верхом на лошади, и что он с лошади свалился и повредил себе ногу, и что поехать не может. Имея в виду, что на машине можно снова засесть, уже часов в 12 ночи, я верхом, не помню с каким товарищем, отправился к месту нахождения трупов. Меня тоже постигла беда. Лошадь запнулась, встала на колени и как-то неловко припала на бок и отдавила мне ногу. Я с час или больше пролежал, пока снова смог сесть на лошадь. Приехали мы поздно ночью, шли работы по извлечению [трупов]. Я решил несколько трупов похоронить на дороге. Приступили копать яму. Она к рассвету почти была готова, ко мне подошёл один товарищ и заявил мне, что, несмотря на запрет никого близко не подпускать, откуда-то явился человек, знакомый Ермакова, которого он допустил на расстояние, с которого было видно, что тут что-то роют, так как лежали кучи глины. Хотя Ермаков и уверял, что тот ничего видеть не мог, тогда и другие товарищи, кроме сказавшего мне, стали иллюстрировать, то есть показывая, где тот был и что он, несомненно, не мог не видеть.

Памятник Царственным Страстотерпцам перед Храмом-на-Крови в Екатеринбурге. Фото: temples.ru

Так был провален и этот план. Яму решено было реставрировать. Дождавшись вечера, мы погрузились на телегу. Грузовик же ждал в таком месте, где он как будто был гарантирован от опасности застрять (шофером был злоказовский рабочий Люханов). Держали мы курс на Сибирский тракт. Переехав полотно железной дороги, мы перегрузили снова трупы в грузовик и снова засели вскоре. Пробившись часа два, мы приближались уже к полуночи, тогда я решил, что надо хоронить где-то тут, так как нас в этот поздний час вечера действительно никто здесь видеть не мог, единственно, кто мог видеть нескольких человек, - это был железнодорожный сторож разъезда, так как я послал натаскать шпал, чтобы покрыть ими место, где будут сложены трупы, имея в виду, что единственной догадкой нахождения здесь шпал будет то, что шпалы уложены для того, чтобы провезти грузовик. Я забыл сказать, что в этот вечер, точнее в ночь, мы два раза застряли. Сгрузив всё, вылезли, а второй раз уже безнадежно застряли. Месяца два тому назад я, перелистывая книгу следователя по чрезвычайно важным делам при Колчаке Соколова, видел снимок этих уложенных шпал, там так и указано, что вот место, уложенное шпалами, для пропуска грузовика. Так что перекопав целый район, они не догадались заглянуть под шпалы. Нужно сказать, что все так дьявольски устали, что уж не хотели копать новой могилы, но как всегда в таких случаях бывает, двое-трое взялись за дело, потом приступили другие, тут же развели костер, и пока готовилась могила, мы сожгли два трупа: Алексея и по ошибке вместо Александры Федоровны сожгли, очевидно, Демидову. На месте сжигания вырыли яму, сложили кости, заровняли, снова зажгли большой костер и золой скрыли всякие следы. Прежде чем сложить в яму остальные трупы, мы облили их серной кислотой, яму завалили, шпалами закрыли, грузовик пустой проехал, несколько утрамбовали шпалы и поставили точку. В 5–6 часов утра, собрав всех и изложив им важность сделанных дел, предупредив, что все должны о виденном забыть и ни с кем никогда об этом не разговаривать, мы отправились в город. Потеряв нас, мы уже всё кончили, приехали ребята из облЧК: товарищи Исай Родзинский, Горин и ещё кто-то. 19-го вечером я уехал в Москву с докладом. Ценности я передал тогда члену ревсовета III Армии Трифонову, их, кажется, Белобородов, Новоселов и ещё кто-то схоронили в подвале, в земле какого-то домика рабочего в Лысьве и в 19-м году, когда ехала на Урал комиссия ЦК для организации Советской власти на освобождённом Урале, я тогда тоже ехал сюда на работу, ценности тот же Новосёлов, не помню с кем, извлекли, а Н. Н. Крестинский, возвращаясь в Москву, увёз их туда. Когда в 21–23 году я работал в Гохране республики, приводя в порядок ценности, я помню, что одна из жемчужных ниток Александры Фёдоровны была оценена в 600 тысяч золотых рублей.

В Перми, где я проводил разборку бывших царских вещей, была снова обнаружена масса ценностей, которые были попрятаны в вещах до чёрного белья включительно, а добра всякого было не один вагон».

Яков Михайлович Юровский

И, наконец, восьмой убийца, включённый в наш список, – Комендант Дома Особого Назначения Я. М. Юровский.

Яков Михайлович (Янкель Хаимович) Юровский родился 3 июля (19 июня) 1878 года в городе Каинске Томской губернии в многодетной еврейской семье.

Через несколько лет после его рождения семья Юровских переезжает в Томск, где снимает небольшую квартирку, расположенную в полуподвале. Именно в этом городе Янкель Юровский, отдав учёбе полтора года, получает единственное в своей жизни образование – оканчивает 1-е отделение (два класса) еврейской школы «Талматейро», открытой при местной синагоге.

Его трудовая деятельность начинается довольно рано. Уже в семь лет он нанимается «мальчиком» на Дрожжевой завод братьев Кореневских, откуда по достижении 10-летнего возраста, переходит учеником портного в пошивочную мастерскую Рабиновича. Но на этом месте он также долго не задерживается, и уже в 1889 году поступает учеником в часовой магазин Пермана.

В 1891 году Янкель Юровский становится свидетелем проезда через Томск Наследника Цесаревича Николая Александровича – будущего Императора Николая II.

Проработав в Томске до 1892 года, Янкель Юровский переезжает в Тюмень, где продолжает свою трудовую деятельность по той же специальности. В 1895 году он переезжает в Тобольск, где до 1897 года работает подмастерьем часового мастера.

В этом же году он впервые начинает присутствовать на собраниях, а также посещать занятия нелегального кружка местных социал-демократов.

Освоив профессию часовщика, Я. Х. Юровский некоторое время работает кустарём – сначала в Томске, а затем в Екатеринбурге, откуда вновь перебирается в Томск.

По сведениям Департамента Полиции, Я. Х. Юровский в 1898 году по постановлению Томского Окружного Суда отбывал наказание за нечаянное убийство, совершённое им в Томске. (Это наказание он, вероятнее всего, отбывал с 1898 по 1900 годы.)

После своего освобождения Я. Х. Юровский неожиданно для всех богатеет и становится владельцем галантерейного магазина в Ново-Николаевске. Откуда на него свалилось это богатство до сих пор неизвестно, равно как неизвестно и то, насколько «нечаянным» было то убийство…

За несколько лет до описываемых событий Я. Х. Юровский знакомится со своей будущей супругой – Маней Янкелевой (Марией Яковлевной), которая к моменту их встречи уже состояла в браке и имела дочь Ребекку (Римму) 1898 года рождения.

Несмотря на возникшее между ними взаимное чувство, Маня долго не могла решиться на расторжение своего брака в силу самых различных обстоятельств, главным из которых являлось то, что её законный супруг отбывал в то время наказание за совершённое им уголовное преступление. Но, пожалуй, главной причиной, влиявшей на её изначальную нерешительность, было отношение к их нескрываемой связи местной еврейской общины, которая, конечно же, не одобряла подобных поступков.

Не желая отступиться от своей возлюбленной и, в то же время, не зная как ему поступить в данном случае, Я. Х. Юровский, как человек, далёкий от веры своих предков, решает обратиться за советом к Графу Л. Н. Толстому, которого выбирает в качестве своего арбитра. В 1901 году он пишет Л. Н. Толстому письмо, на которое получает ответ лишь в 1903 году.

Следуя совету Графа Л. Н. Толстого (осветившего проблему Я. Х. Юровского в новом для него свете христианской морали), последний делает совершенно неожиданный для всех ход – он и его избранница решают изменить вере отцов и обратиться в Христианство. Для этого Я. Х. Юровский в начале 1904 года уезжает в Германию и некоторое время проживает в Берлине у одного из своих родственников, где и принимает христианско-евангелическое вероисповедание, то есть становится лютеранином.

Вследствие совершённого над ним Таинства Крещения, он уже официально изменяет своё имя «Янкель» на «Яков», переиначив также и своё отчество на «Михайлович», вместо исконного «Хаимович». И теперь, совершенно на законных основаниях, именуется господином Яковом Михайловым Юровским.

В этом же году Я. М. Юровский женится на предмете своей страсти, которая приезжает в Берлин вслед за возлюбленным и, следуя его примеру, также изменяет вере отцов и переходит из иудейства в лютеранство.

Возвратившись в Россию весной 1904 года, семья Юровских выбирает для жительства город Екатеринодар, где её глава некоторое время работает часовщиком. (Именно с этого времени Я. М. Юровский включается в активную борьбу за проведение в жизнь установления о 12-часовом рабочем дне для часовщиков.)

Из Екатеринодара Юровские переселяются в Баку, где рождается их первенец – сын Александр. (Второй сын – Евгений – появляется у четы уже в Томске в 1909 году.)

В августе 1905 года семья Юровских переезжает в уездный город Нолинск, где Яков Михайлович вступает в РСДРП, делу которой он остаётся верен до самых последних дней своей жизни.

Из Нолинска Юровские возвращаются в Томск, где на средства от продажи своего предприятия в Ново-Николаевске и на полученные от этой сделки проценты Я. М. Юровский сначала открывает часовую мастерскую, а затем и собственный магазин по продаже поделочных (полудрагоценных) камней.

Желая внести свой вклад в материальное благополучие семьи, М. Я. Юровская оканчивает Акушерские Курсы («Повивальный институт») при Томском Городском Родильном Доме.

Первое время своего пребывания в партии Я. М. Юровский выполняет технические («рутинные», – по его словам) работы в качестве её рядового члена. Более конкретно об этой деятельности он прямо указывает в одной из своих автобиографий, датированной сентябрём 1923 года:

«…Примерно до 1908–9 года у меня была конспиративная квартира, жили нелегально, бежавши из ссылки, готовил печати для организаций, хранил литературу, готовил паспорта, работал в обществе взаимопомощи ремесленникам, работал среди ремесленных рабочих, принимая участие в организации стачек ремесленных рабочих. После провала нелегальной типографии, кажется, в конце 1908 или начале 1909 года высылка одних, арест других, когда все развалилось я продолжал до ареста в 1912 году вести работу среди ремесленных рабочих».

Длительное время Я. М. Юровскому удавалось скрывать свою конспиративную деятельность, однако с зимы 1910 года он начинает привлекать внимание полиции и Томского ГЖУ.

К середине 1911 года Я. М. Юровский (коммерческие дела которого в силу экономического кризиса пришли к тому времени в упадок) решает ликвидировать свой магазин и сменить профессию часовщика на коммерческого посредника в деле продаж и поставок осокоря. (Осокорь – дерево рода тополь). С этой целью он выезжает в Нарымский край, где в Чулымском лесничестве ведёт переговоры о будущих поставках указанной древесины, а также её дальнейшей транспортировке в районы Поволжья.

Однако перед тем, как осуществить эту поездку, Я. М. Юровский передаёт на хранение своей сестре Перле (Пане) 9 единиц хранящегося у него дома оружия (пистолетов и револьверов), принадлежащего местной социал-демократической организации. Об этом факте становится известно полиции, которая, в свою очередь, узнаёт о нём от своего агента «Сидорова», внедренного в одну из групп местной организации РСДРП.

По приезду Я. М. Юровского в Томск за ним устанавливается тщательное наблюдение, которое продолжается вплоть до весны 1912 года. В апреле 1912 года Я. М. Юровский был арестован по подозрению в принадлежности к РСДРП и препровождён в Томский Губернский Тюремный Замок, в котором проводит ровно месяц. А на следующий день после своего освобождения он был вызван в полицейский участок, где вновь подвергнут аресту и заключению под стражу.

В середине мая 1912 года Я. М. Юровский высылается за пределы Томской губернии и, согласно личному пожеланию, этапируется в Екатеринбург, имея на руках предписание, запрещающее ему поселение в 64-х административных центрах европейской части России, Сибири и Северного Кавказа.

Оказавшись в Екатеринбурге, Я. М. Юровский уже 24 мая 1912 года подаёт прошение на имя Товарища Министра Внутренних Дел И. М. Золотарёва, в котором просит отменить предписание о своей высылке и разрешить ему возвратиться в Томск. Однако все его старания оказались напрасными, так как прошение было оставлено без ответа.

Смирившись с постигшей неудачей, Я. М. Юровский вновь развивает активную деятельность в области частного предпринимательства. И уже в 1914 году на паях с известным уральским фотографом Н. Н. Введенским регистрирует на имя своей супруги фотоателье под названием «Моментальная фотография» (Покровский проспект, 42), специализирующееся, главным образом, на изготовлении небольших портретных фотоснимков. А сделать это ему удалось благодаря знакомству с екатеринбургским ювелиром Б. И. Нехидом, которого он знал ещё по Томску и который, по некоторым сведениям, был обязан Я. М. Юровскому жизнью.

Далее в биографии Я. М. Юровского присутствуют так называемые «белые пятна», поскольку именно в этот период своей жизни он, практически, отходит от революционной деятельности, занимаясь исключительно коммерцией.

В 1915 году Я. М. Юровский (во избежание принудительного переселения в Чердынский уезд Пермской губернии) был вынужден поступить на военную службу, уклоняться от которой ему до сего времени удавалось из-за врождённого туберкулёза лёгких, ревматизма и язвы желудка.

Начав службу в 696-й Пермской Пехотной Дружине, он поступает в Фельдшерскую Школу, по окончании которой (чтобы избежать отправки на фронт), используя свои личные связи с Ординатором Екатеринбургского Военного Лазарета доктором К. С. Архиповым, устраивается в это лечебное заведение Фельдшером Хирургического отделения.

С первых дней Февральской Смуты Я. М. Юровский активизирует свои пораженческие настроения. Со свойственной ему энергией он активно включается в революционную борьбу, полностью отдавая себя организационной и пропагандистской работе, в которой зачастую использует самые гнусные и подлые приемы – такие, например, как кормление больных гнилым мясом с целью вызвать недовольство последних в адрес персонала лазарета.

После захвата власти большевиками в октябре 1917 года Я. М. Юровский становится одной из самых видных фигур, совмещая сразу несколько ответственных постов в новых структурах партийных и советских органов Урала. Вот далеко неполный перечень некоторых его должностей и назначений (не считая участия в работе различных отделов и комиссий), занимаемых им с 1917 по 1918 годы:

Член Военного Отдела Екатеринбургского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов;

Председатель Следственной Комиссии Уральского Областного Революционного Трибунала;

Товарищ Комиссара Юстиции Уральской Области;

Член Коллегии Уральской Областной Чрезвычайной Комиссии (УОЧК);

Заместитель Заведующего Охраной города Екатеринбурга и др.

Наряду с этим Я. М. Юровский занимал ещё и ряд выборных должностей, являясь членом Екатеринбургского Городского и Уральского Областного Исполнительного Комитета РКП(б), а также членом Бюро Екатеринбургского Комитета РКП(б).

Но, в дополнение к занимаемым должностям, Я. М. Юровский получает ещё одну, к которой приступает 4 июля 1918 года. С этого дня он вступает в должность Коменданта ДОН – должность, которая менее чем через две недели принесёт ему «славу» главного цареубийцы.

Яков I Этого короля есть за что упрекнуть: в первую очередь за то, что он допустил смерть своей матери, но все же я не могу не испытывать к нему симпатии. Он взял в жены Анну Датскую, и у них родилось несколько детей; к счастью для короля, его старший сын - принц Генрих - умер